Мой отец…

…впрочем, не важно.

Галлент улыбнулся, когда я ударил его. Я поднял и прижал его к стене, два Провиста держали ему руки, до этого я уже сломал ему пару ребер и выбил несколько зубов. Он улыбался. И это был не странный спазм мышц – на вроде того, что бывает, когда болью перекашивает все лицо.

«Тебе это нравится?», сказал один из Провистов.

«Заткнись», ответил я. Мне самому никогда не нравилось это избиение. Ты оставляешь ему знак, метку, которая дает понять, объяснить причину его боли. Ты даешь ему понять что, да, тебе это нравиться, и ты будешь с радость продолжать делать это хоть целую вечность, пока он не попросит тебя остановиться, и так же даешь понять, что именно он может это все остановить. Не обязательно сразу, но он изменится и найдет новую цель в жизни, и тогда появится надежда. Никто бы не стал все это затевать, чтобы потом показалось, что это все было лишь бессердечной шуткой.

Он валился с ног, голова поникла. Рукой я взял его за подбородок, поднял его голову так, чтобы он смотрел мне в глаза.

«Зачем ты это сделал?», спросил я. «Мы останемся здесь. И ты этого никак не изменишь. Ты лишь создаешь ещё больше проблем». Я замахнулся другой рукой и ударил его в солнечное сплетение. Воздух и кровь вырвались из его рта. Надо будет почистить куртку, перед тем, как заступить завтра на смену.

На этот раз он самостоятельно поднял голову. И снова улыбнулся. Один глаз полностью заплыл, во рту кровавая каша. Но в этой улыбки не было вызова, ни капли той дурацкой бравады, за которой многие пытаются скрыть боль. Но и не было провокации, любимого оружия слабых и беспомощных. Мыслями он был уже где-то далеко и привел его туда не я.

«Отпустите его», сказал я.

Провы были ошеломлены. Я вздохнул и не в первый раз удивился, где, черт их побери, командование набирает этих ребят.

«Следующий оглохший получит двенадцать недель отдыха в тундре», я сказал.

Они бросили его как мешок, набитый камнями.

Мы оставили его, плюющегося кровью, в окружении следов от «общения» на снегу.

Мне было двенадцать лет, когда меня приняли в армию Калдари. Для своих лет я был сильным и давно усвоил, что мир сделал с людьми.

Я не убегал, но это был побег. К этому времени я приобрел много полезных навыков, одним из которых было терпение. Поэтому я усердно тренировался и впитывал знания по мере возможностей, однако я понимал, что не смогу пройти дальше, чем хотел бы. Одно лишь имело значение для меня – служба Государству.

Казалось, что некоторые, с самых первых дней, ничем другим не занимались, кроме как жаловались. Не вслух, а иногда даже не словами, но они были недовольны своим положением и быстро забывали, что для них сделала армия. Она приняла нас, всех нас, не обращая внимание на то, какими сломленными и разбитыми мы были.. Она прощала, по своему. Она давала правила и дисциплину, что в принципе было не в новинку, но никогда не отходила от них, и это удивляло меня. Если ты напортачил, ты сам расплачиваешься за проступок и чаще всего тебе позволяют служить дальше, и если ты ведешь себя как подобает, тебя оставляют в покое. Ты делаешь то, что тебе скажут.

Я не всегда подходил под стандарты. Однажды, я не смог сдержать свой гнев. Что-то во мне хотело вырваться и обрушиться на окружающий мир. То, что мне дала армия, не было лекарством – ярость была частью меня, которая так просто не могла пропасть, не оставив во мне следа – но здесь, я мог выплескивать эту ярость абсолютно свободно. Я мог быть самим собой, без угрозы для карьеры.

И я не взбирался по карьерной лестнице, а скорее шел в обход, чаще всего добиваясь всего терпением, нежели умом или подхалимством. И меня это устраивало. Я это полностью принимал. И когда пришло время выбирать, кого отправить присматривать за нашей новой планетой, за этим дымящимся кратером, который мы называем домом, ледяной планетой Калдари Прайм – они не отправили мозговитых, потому, что от острого ума мало толку в замершей тундре, и не отправили подхалимов, потому, что губы, привыкшие целовать задницу начальства, примерзли бы на холоде. Они отправили тех, кто чертовски хорошо знал как выживать.

На следующее утро было очередное собрание городских смотрителей. Я внимательно слушал, но после вчерашней ночной смены очень устал, поэтому иногда просто засыпал.

Однако, я понимал всю необходимость таких собраний. Нужно было сдерживать целую планету отрядами, наполовину состоящих из бандитов. Ровная доля переговоров и запугиваний, в которых и я с не малым удовольствием принимал участие, немного сдерживали озлобленных жителей, но этого было недостаточно для простого человека с улицы. Жизнь должна продолжаться, переходя из одного дня в другой. Главная доля иронии была в том, что в обществе, в котором правительство было вырвано силой из рук другой силы, многие наши усилия были направлены на убеждение людей, что все осталось как прежде. Нам нужно было, чтобы они сидели дома поздно вечером, предметы роскоши были под запретом, но это и не было в новинку для планеты, наполовину покрытой льдом. Все что им было нужно, это чтобы их оставили в покое и не напоминали, насколько все изменилось с тех пор, когда казалось, что они будут жить в нормальных условиях.

Итак, мы эвакуировали один из огромных, подводных городов, что находятся под защитой куполов из полистекла. Затем мы избавились от большинства бунтарей, от тех, чье исчезновение будет дипломатически менее хлопотным, нежели их дальнейшее существование, и мы отправили их всех вниз.

Никто не знал, что происходит там, внизу. Было множество догадок, и каждый знал кого-то, с информацией «из первых рук», но из их разговоров рождалось лишь ещё больше слухов. А руководство было не против такого положения дел. У нас даже были распоряжения, время от времени, самим распространять слухи. Я думаю, что они рассуждали так, что чем больше люди беспокоились и говорили об этом месте, тем меньше оставалось желающих отправиться туда. Там и так уже были размещены сотни тысяч жителей, но купол мог уместить под собой миллионы.

Мы просматривали очередной список новобранцев – мы так их называем потому, что это звучит немного приятнее, чем «похищенные» - и в этот момент на одном из лиц заострилось мое внимание. На нем не было синяков, все зубы были на месте, но без капли сомнений я узнал в нем человека, над которым «работал» вчера.

«Стой, погоди секунду», сказал я, «А этого за что?»

Презентующий просмотрел свои записи, и вывел список преступлений против государства, в основном на идеологической почве. Большинство из них показались очень знакомыми, если учитывать то, что они и были причиной нашего маленького разговора вчера. Но было там и несколько обвинений, которые гарантировали ему поездку вниз, но которые я пропустил, когда просматривал его досье, перед «разговором». Мне стало немного не по себе, и я решил спросить, когда он совершил эти преступления.

Презентующий проверил данные ещё раз и вскинул брови. «Недавно, вчера он совершил три преступления подряд, в промежутке между 18:00 и вечерним отбоем».

А это значит, что после того как я проверил его досье, но до того, как мы его поймали. Он знал, что его отправят вниз.

Я вспомнил его. И улыбку.

И я услышал, как сам произношу: «Я иду с ним».

Во взгляде презентующего стоял вопрос.

«В шаттле. Когда его отправят вместе со всеми вниз, я тоже буду там».

В повисшей тишине я чувствовал, что необходимо объяснение, но все что я смог выдать было: «Хочу удостовериться, что от него не будет хлопот».

Все оставшееся время на собрании я просидел в молчании, но после него, несколько моих друзей были заняты небольшими «раскопками» в базе данных.

В шаттле есть пара десятков одиночных камер, в каждой находится один заключенный, кровать и видеоэкран на стене. Так же там был выделен небольшой закуток для конвоя.

Подводное путешествие занимает около двенадцати часов. Конечно, можно было сделать это все намного быстрее, но никто не хотел тратиться на этих ребят. Все камеры были звуконепроницаемы, а дешевые видеоэкраны, с голосовым управлением, были расположены за противоударными панелями. Мы могли бы на время поездки накачать заключенных наркотиками, но, это бы «подмочило» нам репутацию, если можно так сказать. Использование наркотиков должно быть оправдано, если ты четко понимаешь, что заключенный представляет угрозу, и даже если ты все-таки это сделаешь, это приблизит всю процедуру ещё на один шаг к варварству. Проще говоря, нам нельзя было предоставлять им и малейшей возможности легко провести время – где-то в законе был такой пункт, который позволял нам называть все это «одиночным заключением», как в обычных тюрьмах - но, если поместить гражданского одного в камеру, и оставить его на двенадцать часов наедине со своими мыслями, это будет далеко не самым приятным путешествием.

Кроме того, здесь был человек, которому нельзя было спать.

Когда я вошел в камеру, он сидел на полу, у кровати, и невидящим взглядом смотрел в стену. Синяки на лице расплылись темно-синим и желтым цветом.

Казалось, что сперва он меня не узнал. Но когда все таки понял кто стоит перед ним, даже было видно, как он на несколько секунд перестал дышать, затем протяжно выдохнул и улыбнулся. Он боялся меня, но при этом знал что-то, чего не знал я, что-то, что по его мнению могло сохранить ему жизнь. И хорошо. С этим можно работать.

Я подошел, и сел у стены, прямо напротив него. Наши дознаватели любили сидеть в доминирующей позе, но я так не делал. Я считаю, что нужно начинать с малого, с беззащитной позиции, и тем самым позволить субъекту сформировать образ о тебе, гораздо больший, чем в реальности.

Но, что-то было в его улыбке. Ему вставили новые зубы, но было что-то ещё. Казалось, что я уже видел что-то подобное раньше.

Но когда до меня дошло, это было словно удар молотом, и я был рад, что уже сидел.

Он заметил мой вздох, и его улыбка растаяла. «Что?», сказал он.

«Я знаю тебя», ответил я.

«Несколько дней назад ты меня избивал», сказал он.

Я наклонил голову вбок. Теперь я был точно уверен, что ему есть что скрывать. Я не мог поверить, что раньше не замечал ничего подозрительного.

«Я был знаком с одним человеком», начал я, «Мальчишка. Он был не из робкого десятка, это точно. Много раз он попадал в разные передряги, много раз его избивали до беспамятства, и ещё больше почти до смерти, но у него был этот взгляд. Я до сих пор помню его фотографию, которую сделали, когда он записывался в армию. И этот взгляд говорил, я свободен. Я выше всего этого. Все, что вы сделаете, уже никак не повлияет на меня, ничто из сказанного вами не будет иметь для меня никакого значения. Я принадлежу уже чему-то большему».

Его глаза сузились, и я понял, что попал в самую точку.

«Ты ушел к повстанцам», сказал я.

Улыбка вернулась.

«Ты едешь вниз только по своей доброй воле», сказал я. И в голосе было скорее не удивление, а раздражение. «Никто так не делает. Поэтому ты разработал план. Но ты не мог все провернуть в одиночку, если конечно ты хотел, чтобы это как-то заметили. Поэтому ты примкнул к повстанцам, и там, внизу, тебя кто-то уже ждет».

Он молчал. Я не задавал ему вопрос и не давал никаких приказов.

«Ты даже понятия не имеешь, с чем ты столкнешься там», сказал я. «Никто этого не знает. Поэтому ты не мог планировать переворот или диверсию или что-нибудь, что бы требовало хорошего планирования. У тебя нет никаких специализаций; я проверял. Все, что у тебя есть это жизнь, как у всех прочих».

«Теперь нет», сказал он.

«Ну, да», признал я. «Теперь нет».

«Ни после твоего прихода».

«Давай не будем возвращаться к теме оккупации. От меня зависело столько же, сколько и от тебя», сказал я. Я выдержал небольшую паузу прежде чем добавить, «Мне очень жаль твою семью».

«Да все нормально», голосом, полным хладнокровия, сказал он. Он водил меня за нос. Но ему было на все это плевать. С того момента, как мы начали спуск вниз, он более охотно стал отвечать на вопросы.

Он отказался от прежней жизни, и у него не было причин считать, что он сможет сделать что-то толкового со своей новой. Пора надавить на него.

Я встал, отряхнулся и сказал, «Я разворачиваю шаттл. Доброго дня».

Я не успел и шага сделать, как он вскочил и в ярости прокричал, «Что?»

«Ты же слышал. Я не могу позволить тебе приблизиться к городу. Ты представляешь слишком большую опасность».

«Ты не можешь», сказал он. «Ты должен туда приплыть. Я требую чтобы ты доставил меня туда». Улыбка растаяла. Его руки дрожали.

«Что ж, а вот это что-то новенькое», сказал я. Мне было жаль его. Нет, правда. Если бы у меня вот так же отобрали самую заветную мечту, думаю я бы тоже считал, что жить дальше нет смысла.

Он встал. Я подумал, что он решился напасть на меня, но вместо этого он сел, спиной в угол. «Не подходи», сказал он.

«Эй», произнес я, «Да я и не думал ничего подобного делать. Сейчас я выйду из камеры и - »

«Я пронес бомбу», сказал он.

Некоторые слова, сильные слова, могут многое изменить. Например, «снайпер». Я слышал, что «любовь» тоже из тех же. «Воздух!» тоже довольно распространено в наши дни, будучи нежеланным отпрыском «военного вторжения».

«Прежде чем посадить на корабль, тебя тщательно обыскали и просканировали. Все что могло показаться подозрительным, всплыло бы моментально. Ты лжешь», сказал я, больше из надежды, нежели из желания переубедить.

«Пересадки», ответил он.

Я был сбит с толку.

Теоретически, это было возможно, заменить естественные жидкости в организме взрывчатыми реагентами. Можно было заменить железы новыми, пока конечно в теле ещё было чем менять, или можно было заменить износившееся на новое, вместе с реагентом, чтобы избежать нежелательного исхода.

Все это стоило бешеных денег, при этом было невероятно нестабильно и обладало ужасающей разрушительной силой. Даже, если он никогда не запустит взрывную реакцию, любой прошедший через подобную операцию, умирает в течение нескольких дней из за отказа органов. Тело не очень нравиться быть химическим оружием.

После «раскопок данных» моими агентами, я выяснил, что на корабле присутствуют ещё десять человек, с которыми он мог быть связан. Каждый из них совершил преступления, которые давали веские основания отправить их всех вниз, но что самое плохое, все они были связаны с ранее прибывшими, которых только вчера доставили в город. И только Богам известно, сколько из них были ходячими бомбами.

«Ты собирался взорвать город», сказал я. И сам не мог поверить своей догадке.

Он смотрел на меня пристально, молча и вызывающе.

«Но тебя одного было бы не достаточно, но вот если бы там оказались все твои друзья, что едут сейчас на этом шаттле, и все твои друзья, которых доставили туда вчера. Ты…». Я просто не мог все это понять. «там же сотни тысяч людей. Твоих людей».

«Они уже мертвы для нас», сказал он. «Все, после того как их отправили туда. Для нас они всего лишь пустая оболочка».

«Но ты надеешься, что это не так», сказал я, а осознание во мне все больше формировалось в уверенность. «Ты собираешься разрушить Ноувель Роувенор. Найти какое-нибудь хорошее место и взорвать себя ко всем чертям, в надежде, что тебе удастся сделать трещину в куполе и уничтожить город. А потом во всем обвинить нас».

Он опять улыбнулся, и я вспомнил это ощущение, почти забытое за долгие годы, подобной улыбки на моей лице.

«Теперь у тебя есть выбор», сказал он мне. «Ты можешь позволить шаттлу войти в док и отправить меня дальше. Ты уйдешь. Я останусь. Все что произойдет, никак не будет касаться тебя».

«Или мы разворачиваем корабль и ты разносишь его на куски».

Он пожал плечами.

«Эти твои дружки, что прибыли вчера?», спросил я. «Они все ещё в комнате для допросов. Но это ты знал. Что не было тебе известно, так это то, что я их всех вычислил, а это значит, что их будут держать там до тех пор, пока я не отдам приказ отпустить их».

«Ты лжешь», сказал он.

Так и есть. «Может быть и лгу», сказал я.

Он поднялся на ноги.

«Мы разворачиваем шаттл», сказал я.

Он поднял руки и посмотрел на них так, будто видел их впервые.

И я сказал ему: «Однажды я знал одного парня, который думал, что у него есть ответы на все вопросы. Но потребовалось время, чтобы я понял, что это не так; он просто четко отвечал на вопросы».

И он посмотрел на меня.

«В последний раз я видел его через бронированное стекло. Я ушел, а он нет. Я никогда не забуду это выражение на его лице. Я шел куда-то, куда он не мог пойти, я стал кем-то, кем он никогда бы не стал, и он понимал это».

«Ты бессердечный бандюга», сказал он мне.

«Я часть Государства», ответил я. «А ты нет. Не больше, чем был он. И его разочарованное выражение лица, которое я видел несколько лет назад, сейчас очень похоже на твое».

Я поднял руки. «Он бы принял твое предложение. Но я не приму».

И когда он хотел было напасть, я прыгнул на него.

Перевод © Nordeck